Рождественская сказка салтыков-щедрин. Салтыков Щедрин: Рождественская сказка Общий недостаток школьной программы

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

– Много столетий тому назад, – сказал он, – в этот самый день пришла в мир Правда.

Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-Человеколюбцем одесную Отца, вместе с Ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия Креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба Его и видела Его Воскресение. И когда Человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство Своего неизменного благоволения к роду человеческому.

С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.

Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или – что еще горше – была когда-либо побеждена неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.

Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.

В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби Бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.

Люби Бога – ибо Он Жизнодавец и Человеколюбец, ибо в Нем источник добра, нравственной красоты и истины. В Нем – Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная Жертва Богу, – в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, – даже худшие из вас, – входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом Распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, – вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?

Люби ближнего, как самого себя, – такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, – скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.

Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.

Итак, будем любить Бога и друг друга – таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, но станем добре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике Рождества Господа и Человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с ним пришла в мир Правда, что она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: «Буди имя Господне благословенно», то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: «Да, буди благословенно!»

Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.

Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.

Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга – из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь – кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: «Точно в раю живем!» Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.

Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.

– Я, мамочка, по правде жить хочу! – повторял он.

– Да, голубчик, в жизни главное – правда, – успокоивала его мать, – только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.

– Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали – разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.

– Вот в этих слезах – и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову – по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.

– Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: «Беднее его во всем селе мужика нет». Какая же это правда?

– Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай – вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо – это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь – все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних – больше этого и Бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.

– Я, няня, по правде жить буду! – объявил Сережа.

– Ишь с коих пор собрался! – пошутила старуха.

– Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!

– Ах, болезный мой! ишь ведь что тебе в головку пришло!

– Разве ты не слыхала, что в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо – вот что! в бой за правду идти всякий должен!

– Известно, что же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!

– С правдой-то жить оглядываючись надо, – резонно молвил работник Григорий.

– Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда?-горячился Сережа.

– Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.

– Ты, Сергей Федорыч, вот что! – вновь вступился Григорий, – когда будешь большой – где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой – лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а господам этого не приходится. Так-то!

– Да ведь это же неправда и есть!

– А по-нашему так: коли господа добрые, жалостливые – это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся – это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.

– В нашей стороне, – первая прервала молчание няня, – откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? – Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие… С тех пор его и не видели.

– Ах, няня! вот это какой человек!

– А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, – прибавила няня.

– Отец имение роздал, а сын ни при чем остался… Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда?– рассудил Григорий.

– А сын разве не понял, что отец по правде поступил? – вступился Сережа.

– То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем?

– В полк определил… содержать себя нечем… – машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.

– И у меня один случай на памяти есть, – продолжал Григорий, – занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один – Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить – его через месяц и выслали по этапу домой.

– За что? разве он худое что-нибудь сделал? – возразил Сережа.

– Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется – вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят – и отбою от них, от бродяг, не будет…

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились. – Ну, теперь мы обедать будем, – сказала няня, – ступай, голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.

Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.

– Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! – приветствовал гостей Сережа.

– Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! – пошутил батюшка.

– Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, – сказала Марья Сергеевна.

– Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.

– Нет, не забуду! – настаивал Сережа, – вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить… в церкви говорили!

– На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, – Правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней…

– В церкви? а жить?

– И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно – вот твоя правда.

– Да ведь мученики… вы сами давеча говорили…

– Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь – другое, правда приумножилась – и мучеников не стало.

– Мученики… костры… – лепетал Сережа в смущении.

– Довольно! – нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.

– Кушай! – заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.

– In corpore sano mens sana [В здоровом теле здоровый дух (лат.)], – с своей стороны прибавил батюшка. – Слушайся маменьки – этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать – это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.

– Головка болит?-допытывалась Марья Сергеевна.

– Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.

– Ничего, уснет – и пройдет! – успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.

В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.

– Мартын… по этапу за правду… что такое? – лепетал он бессвязно.

– Какого он Мартына поминает? – недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.

– А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем… Давеча Григорий при Сереже рассказывал.

– Все-то вы глупости рассказываете! – рассердилась Марья Сергеевна, – совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: «В медицину не верит, а в оподельдок верит».

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть «жарок». Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.

– Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! – солидно объявил он.

Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.

Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.

Сережа бредил; в бреду он повторял: «Христос… Правда… Рассошников… Мартын…» и продолжал шарить вокруг себя, произнося: «Где? где?..» К утру, однако ж, успокоился и заснул.

Лекарь уехал, сказав: «Вот видите!» – и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся «жарок» и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.

Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.

– Мама! – лепетал он, – смотри! весь в белом… это Христос… это Правда… За ним… к нему…

Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.

Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

Сказки Салтыкова-Щедрина

Рождественская сказка

«Рождественская сказка» посвящена той же теме, что и сказка «Пропала совесть» (1869). В них отразились размышления Салтыкова о степени моральной готовности молодежи к восприятию новых идей и о перспективах освободительной борьбы. Растущая совесть дитяти в ранней сказке символизирует надежды, связанные с ростом революционных настроений в 60-е годы, разорвавшееся сердце отрока в позднейшей сказке - их крушение в 80-е годы, на исходе народнического этапа освободительного движения. Основной смысл «Рождественской сказки», несмотря на ее трагический финал, продиктованный конкретно-исторической ситуацией, заключается в призыве к гражданскому подвижничеству во имя переустройства общества.

Рождественская сказка

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

Много столетий тому назад, - сказал он, - в этот самый день пришла в мир Правда.

Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба его и видела его воскресение. И когда человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство своего неизменного благоволения к роду человеческому.

С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.

Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или - что еще горше - была когда-либо побеждена Неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.

Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.

В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.

Люби бога - ибо он жизнодавец и человеколюбец, ибо в нем источник добра, нравственной красоты и истины. В нем - Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная жертва богу, - в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, - даже худшие из вас, - входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, - вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?

Люби ближнего, как самого себя, - такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, - скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.

Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.

Итак, будем любить бога и друг друга - таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, по станем до́бре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике рождества господа и человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с ним пришла в мир Правда, что она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: «Буди имя господне благословенно», то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: «Да, буди благословенно!»

Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.

Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.

Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому* крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга - из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь - кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: «Точно в раю живем!» Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.

Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.

Я, мамочка, по правде жить хочу! - повторял он.

Да, голубчик, в жизни главное - правда, - успокоивала его мать, - только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.

Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали - разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.

Вот в этих слезах - и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову - по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.

Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: «Беднее его во всем селе мужика нет». Какая же это правда?

Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай - вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо - это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь - все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних - больше этого и бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.

Я, няня, по правде жить буду! - объявил Сережа.

Ишь с коих пор собрался! - пошутила старуха.

Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!

Ах, бо́лезный мой! ишь ведь что́ тебе в головку пришло!

Разве ты не слыхала, что́ в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо - вот что́! в бой за правду идти всякий должен!

Известно, что́ же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!

С правдой-то жить оглядываючись надо, - резонно молвил работник Григорий.

Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда? - горячился Сережа.

Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.

Ты, Сергей Федорыч, вот что! - вновь вступился Григорий, - когда будешь большой - где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой - лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а господам этого не приходится. Так-то!

Да ведь это же неправда и есть!

А по-нашему так: коли господа добрые, жалостливые - это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся - это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.

В нашей стороне, - первая прервала молчание няня, - откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? - Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие… С тех пор его и не видели.

Ах, няня! вот это какой человек!

А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, - прибавила няня.

Отец имение роздал, а сын ни при чем остался… Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда? - рассудил Григорий.

А сын разве не понял, что отец по правде поступил? - вступился Сережа.

То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем?

В полк определил… содержать себя нечем… - машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.

И у меня один случай на памяти есть, - продолжал Григорий, - занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один - Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить - его через месяц и выслали по этапу домой.

За что? разве он худое что-нибудь сделал? - возразил Сережа.

Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется - вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят - и отбою от них, от бродяг, не будет…

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились.

Ну, теперь мы обедать будем, - сказала няня, - ступай голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.

Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.

Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! - приветствовал гостей Сережа.

Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! - пошутил батюшка.

Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, - сказала Марья Сергеевна.

Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.

Нет, не забуду! - настаивал Сережа, - вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить… в церкви говорили!

На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, - правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней…

В церкви? а жить?

И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно - вот твоя правда.

Да ведь мученики… вы сами давеча говорили…

Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь - другое, правда приумножилась - и мучеников не стало.

Мученики… костры… - лепетал Сережа в смущении.

Довольно! - нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.

Кушай! - заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.

In corpore sano mens sana*, - с своей стороны прибавил батюшка. - Слушайся маменьки - этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать - это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.

Головка болит? - допытывалась Марья Сергеевна.

Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.

Ничего, уснет - и пройдет! - успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.

В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.

Мартын… по этапу за правду… что такое? - лепетал он бессвязно.

Какого он Мартына поминает? - недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.

А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем… Давеча Григорий при Сереже рассказывал.

Все-то вы глупости рассказываете! - рассердилась Марья Сергеевна, - совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: «В медицину не верит, а в оподельдок верит».

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть «жаро́к». Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.

Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! - солидно объявил он.

Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.

Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.

Сережа бредил; в бреду он повторял: «Христос… Правда… Рассошников… Мартын…» и продолжал шарить вокруг себя, произнося: «Где? где?..» К утру, однако ж, успокоился и заснул.

Лекарь уехал, сказав: «Вот видите!» - и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся «жарок» и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.

Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.

Мама! - лепетал он, - смотри! весь в белом… это Христос… это Правда… За ним… к нему….

Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.

Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

Вы читали сказку: Рождественская сказка: Салтыкова Щедрина М Е (Михаила Евграфовича).
Все сказки полностью вы можете читать, по содержанию справа.

Классика литературы (сатиры) из коллекции произведений для чтения (рассказы, сказки) лучших, известных писателей: Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. .................

«Рождественнская сказка» Салтыков-Щедрин

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

Много столетий тому назад, - сказал он, - в этот самый день пришла в мир Правда.

Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба его и видела его воскресение. И когда человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство своего неизменного благоволения к роду человеческому.

С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.

Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или - что еще горше - была когда-либо побеждена Неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.

Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.

В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби Бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.

Люби Бога - ибо он жизнодавец и человеколюбец, ибо в нем источник добра, нравственной красоты и истины. В нем - Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная жертва Богу, - в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, - даже худшие из вас, - входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, - вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?

Люби ближнего, как самого себя, - такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, - скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.

Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.

Итак, будем любить Бога и друг друга - таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, но станем добре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике Рождества Господа и человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с ним пришла в мир Правда, что она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: "Буди имя Господне благословенно", то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: "Да, буди благословенно!"

Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.

Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.

Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга - из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь - кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: "Точно в раю живем!" Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.

Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.

Я, мамочка, по правде жить хочу! - повторял он.

Да, голубчик, в жизни главное - правда, - успокоивала его мать, - только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.

Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали - разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.

Вот в этих слезах - и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову - по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.

Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: "Беднее его во всем селе мужика нет". Какая же это правда?

Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай - вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо - это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь - все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних - больше этого и Бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.

Я, няня, по правде жить буду! - объявил Сережа.

Ишь с коих пор собрался! - пошутила старуха.

Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!

Ах, болезный мой! ишь ведь что тебе в головку пришло!

Разве ты не слыхала, что в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо - вот что! в бой за правду идти всякий должен!

Известно, что же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!

С правдой-то жить оглядываючись надо, - резонно молвил работник Григорий.

Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда?-горячился Сережа.

Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.

Ты, Сергей Федорыч, вот что! - вновь вступился Григорий, - когда будешь большой - где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой - лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а Господам этого не приходится. Так-то!

Да ведь это же неправда и есть!

А по-нашему так: коли Господа добрые, жалостливые - это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся - это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.

В нашей стороне, - первая прервала молчание няня, - откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? - Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие... С тех пор его и не видели.

Ах, няня! вот это какой человек!

А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, - прибавила няня.

Отец имение роздал, а сын ни при чем остался... Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда?- рассудил Григорий.

А сын разве не понял, что отец по правде поступил? - вступился Сережа.

То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем?

В полк определил... содержать себя нечем... - машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.

И у меня один случай на памяти есть, - продолжал Григорий, - занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один - Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить - его через месяц и выслали по этапу домой.

За что? разве он худое что-нибудь сделал? - возразил Сережа.

Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется - вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят - и отбою от них, от бродяг, не будет...

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились. - Ну, теперь мы обедать будем, - сказала няня, - ступай, голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.

Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.

Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! - приветствовал гостей Сережа.

Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! - пошутил батюшка.

Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, - сказала Марья Сергеевна.

Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.

Нет, не забуду! - настаивал Сережа, - вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить... в церкви говорили!

На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, - Правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней...

В церкви? а жить?

И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно - вот твоя правда.

Да ведь мученики... вы сами давеча говорили...

Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь - другое, правда приумножилась - и мучеников не стало.

Мученики... костры... - лепетал Сережа в смущении.

Довольно! - нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.

Кушай! - заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.

In corpore sano mens sana [В здоровом теле здоровый дух (лат.)], - с своей стороны прибавил батюшка. - Слушайся маменьки - этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать - это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.

Головка болит?-допытывалась Марья Сергеевна.

Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.

Ничего, уснет - и пройдет! - успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.

В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.

Мартын... по этапу за правду... что такое? - лепетал он бессвязно.

Какого он Мартына поминает? - недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.

А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем... Давеча Григорий при Сереже рассказывал.

Все-то вы глупости рассказываете! - рассердилась Марья Сергеевна, - совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: "В медицину не верит, а в оподельдок верит".

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть "жарок". Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.

Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! - солидно объявил он.

Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.

Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.

Сережа бредил; в бреду он повторял: "Христос... Правда... Рассошников... Мартын..." и продолжал шарить вокруг себя, произнося: "Где? где?.." К утру, однако ж, успокоился и заснул.

Лекарь уехал, сказав: "Вот видите!" - и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся "жарок" и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.

Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.

Мама! - лепетал он, - смотри! весь в белом... это Христос... это Правда... За ним... к нему...

Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.

Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

БАРАН-НЕПОМНЯЩИЙ
Баран-непомнящий - герой сказки. Стал видеть неясные, волновавшие его сны, заставлявшие подозревать, что "мир не оканчивается стенами хлева". Овцы стали глумливо именовать его "умником" и "филозофом" и чуждаться его. Баран захирел и умер. Объясняя случившееся, овчар Никита предположил, что покойный "вольного барана во сне видел".

БОГАТЫРЬ
Богатырь - герой сказки, сын Бабы-Яги. Отправленный ею на подвиги, вырвал с корнем один дуб, другой перешиб кулаком, а увидев третий, с дуплом, залез туда и уснул, устрашая окрестности храпом. Слава его была велика. Богатыря и боялись, и надеялись на то, что он во сне сил наберется. Но проходили века, а он все спал, не приходя своей стране на помощь, что бы с ней ни случилось. Когда же при вражеском нашествии к нему подступились, чтобы выручил, то оказалось, что Богатырь давно мертв и сгнил. Его образ столь явно был нацелен против самодержавия, что сказка оставалась не напечатанной вплоть до 1917 г.

ДИКИЙ ПОМЕЩИК
Дикий помещик - герой одноименной сказки. Начитавшись ретроградной газеты "Весть", по глупости жаловался, что "очень уж много развелось... мужика", и старался всячески их притеснять. Бог услышал слезные крестьянские молитвы, и "не стало мужика на всем пространстве владений глупого помещика". Тот пришел было в восторг ("чистый" воздух стал), но оказалось, что теперь ему ни гостей не принять, ни самому не поесть, ни даже пыль с зеркала вытереть, да и подати казне некому платить. Однако он от своих "принципов" не отступал и в результате одичал, стал передвигаться на четвереньках, утратил человеческую речь и уподобился хищному зверю (однажды уть самого исправника не задрал). Обеспокоившись отсутствием податей и оскудением казны, начальство повелело "мужика изловить и водворить обратно". С большим трудом изловили также помещика и привели его в более или менее приличный вид.

КАРАСЬ-ИДЕАЛИСТ
Карась-идеалист - герой одноименной сказки. Живя в тихой заводи, благодушествует и лелеет мечты о торжестве добра над злом и даже о возможности урезонить Щуку (которой отродясь на видывал), что она не имеет права есть других. Ест ракушек, оправдываясь тем, что "сами в рот лезут" и у них "не душа, а пар". Представ перед Щукой со своими речами, на первый раз был отпущен с советом: "Поди проспись!" Во второй - заподозрен в "сицилизме" и изрядно покусан на допросе Окунем, а в третий раз Щука так удивилась его возгласу: "Знаешь ли ты, что такое добродетель?" - что разинула рот и почти невольно проглотила собеседника". В образе Карася гротескно запечатлены черты современного писателю либерализма.

ЗДРАВОМЫСЛЕННЫЙ ЗАЯЦ
Здравомысленный заяц - герой одноименной сказки, "так здраво рассуждал, что и ослу впору". Считал, что "всякому зверю свое житье предоставлено" и что, хотя зайцев "все едят", он "не привередлив" и "всячески жить согласен". В пылу этого философствования был пойман Лисой, которая, наскучив его речами, съела его.

КИСЕЛЬ
Кисель - герой одноименной сказки, "был до того разымчив и мягок, что никакого неудобства не чувствовал от того, что его ели. Господа до того им пресытились, что и свиньям есть предоставляли, так что, в конце концов, "от киселя остались только засохшие поскребушки". В гротескном виде здесь отобразились и крестьянская покорность, и послереформенное оскудение деревни, ограбленной уже не только "господами"-помещиками, но и новыми буржуазными хищниками, которые, по убеждению сатирика, как свиньи, "сытости... не знают".

Генералы - персонажи «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил». Чудесным образом очутились на необитаемом острове в одних ночных рубашках и с орденами на шее. Ничего не умели и, оголодав, чуть не съели друг друга. Одумавшись, решили искать мужика и, найдя, потребовали, чтобы он кормил их. В дальнейшем жили его трудами, а когда соскучились, он же соорудил «такую посудину, чтобы можно было океан-море переплыть». По возвращении в Петербург Г. получили накопившуюся за минувшие годы пенсию, а своему кормильцу пожаловали рюмку водки и пятак серебра.

Ерш - персонаж сказки «Карась-идеалист». Глядит на мир с горькой трезвостью, видя всюду распрю и одичалость. Над рассуждениями Карася иронизирует, уличая его в совершенном незнании жизни и в непоследовательности (Карась возмущается Щукой, но сам ест ракушек). Однако признает, что «все-таки с ним одним по душе поговорить можно», и временами даже слегка колеблется в своем скептицизме, пока трагический исход «диспута» Карася со Щукой не подтверждает его правоты.

Либерал - герой одноименной сказки. «Рвался благое дело делать», но из опасливости все более умерял свои идеалы и стремления. Сначала действовал лишь «по возможности», затем соглашаясь получить «хоть что-нибудь» и, наконец, поступая «применительно к подлости», утешаясь соображением: «Сегодня я в грязи валяюсь, а завтра выглянет солнышко, обсушит грязь - я и опять молодец-молодцом!» Орел-меценат - герой одноименной сказки. Окружил себя целым придворным штатом и согласился даже завести науки и искусства. Однако вскоре ему это надоело (впрочем, Соловья прогнали сразу), и он жестоко расправился с Совой и Соколом, пытавшимися обучить его грамоте и арифметике, историка Дятла заточил в дупло и т. д. Премудрый пискарь - герой одноименной сказки, «просвещенный, умеренно-либеральный». С детства был напуган предостережениями отца об опасности угодить в уху и сделал вывод, что «надо так прожить, чтобы никто не заметил». Вырыл нору, лишь бы самому поместиться, не завел ни друзей, ни семьи, жил-дрожал, удостоившись под конец даже щучьих похвал: «вот, кабы все так жили - то-то бы в реке тихо было!» Лишь перед смертью «премудрый» догадался, что в таком случае «по- жалуй, весь пискарий род давно перевелся бы». История премудрого пискаря в гиперболизированной форме выражает смысл или, скорее, всю бессмыслицу трусливых попыток «посвятить себя культу самосохранения», как сказано в книге «За рубежом». Черты этого персонажа ясно видны, например, у героев «Современной идиллии», у Положилова и других щедринских героев. Характерно и замечание, сделанное тогдашним критиком в газете «Русские ведомости»: «Все мы более или менее пискари...»

ПРЕМУДРЫЙ ПИСКАРЬ
Премудрый пискарь - "просвещенный, умеренно-либеральный" герой сказки. С детства был напуган предостережениями отца об опасности угодить в уху и сделал вывод, что "надо так прожить, чтобы никто не заметил". Вырыл нору, лишь бы самому поместиться, не завел ни друзей, ни семьи, жил-дрожал, Удостоившись под конец даже щучьих похвал: "вот, кабы все так жили - то-то бы в реке тихо было!" Лишь перед смертью "премудрый" догадался, что в таком случае "пожалуй, весь пис-карий род давно перевелся бы". История премудрого пискаря в гиперболизированной форме выражает смысл или, скорее, всю бессмыслицу трусливых попыток "посвятить себя культу самосохранения", как сказано в книге "За рубежом". Черты этого персонажа ясно видны, например, у героев "Современной идиллии", у Положилова и других щедринских героев. Характерно и замечание, сделанное тогдашним критиком в газете "Русские ведомости": "Все мы более или менее пискари..."

Пустопляс - персонаж сказки «Коняга», «братец» героя, в отличие от него ведущий праздную жизнь. Олицетворение поместного дворянства. Рассуждения пустоплясов о Коняге как о воплощении здравого смысла, смирения, «жизни духа и духа жизни» и т. п. представляют собою, как писал современный писателю критик, «обиднейшую пародию» на тогдашние теории, стремившиеся оправдать и даже возвеличить «каторжный» труд крестьян, их забитость, темноту и пассивность.

Русланцев Сережа - герой «Рождественской сказки», десятилетний мальчик. После проповеди о необходимости жить по правде, сказанной, как вроде бы мимоходом отмечает автор, «для праздника», С. решил так и поступать. Но и мать, и сам священник, и слуги остерегают его, что «с правдой-то жить оглядываючись надо». Потрясенный расхождением между высокими словами (поистине - рождественской сказкой!) и реальной жизнью, рассказами о горестной участи тех, кто пытался жить по правде, герой заболел и умер. Самоотверженный заяц - герой одноименной сказки. Пойман Волком и покорно сидит в ожидании своей участи, не осмеливаясь бежать даже тогда, когда за ним приходит брат его невесты и говорит, что она помирает с горя. Отпущенный, чтобы с ней повидаться, возвращается назад, как и обещал, удостаиваясь снисходительной волчьей похвалы.

Топтыгин 1-й - один из героев сказки «Медведь на воеводстве». Мечтал запечатлеть себя в истории блестящим злодеянием, но с похмелья принял за «внутреннего супостата» безвредного чижика и съел его. Стал всеобщим посмешищем и уже ничем не смог исправить свою репутацию даже у начальства, как ни старался - «забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил». «А если б он прямо с типографий начал - быть бы ему... генералом».

Топтыгин 2-й - персонаж сказки «Медведь на воеводстве». Прибыв на воеводство в расчете разорить типографию или спалить университет, обнаружил, что все это уже проделано. Решил, что надо уже не «дух» искоренять, а «прямо за шкуру приниматься». Забравшись к соседнему мужику, задрал весь скот и хотел разрушить двор, но был застигнут и с позором посажен на рогатину.

Топтыгин 3-й - персонаж сказки «Медведь на воеводстве». Встал перед мучительной дилеммой: «мало напакостишь - поднимут на смех; много напакостишь - на рогатину поднимут...» Прибыв на воеводство, затаился в берлоге, не вступая в управление, и обнаружил, что и без его вмешательства все в лесу идет заведенным порядком. Стал выходить из берлоги только «для получения присвоенного содержания» (хотя в глубине души недоумевал, «зачем воевод посылают»). Позже был убит охотниками, как «все пушные звери», тоже по заведенному порядку.

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал: «...Литература, например, может быть названа солью русской: что будет, если соль перестанет быть соленой, если к ограничениям, не зависящим от литературы, она прибавит еще и добровольное самоограничение...»

Эта статья о сказке Салтыкова-Щедрина «Коняга». В кратком содержании попытаемся понять, о чем хотел сказать автор.

Об авторе

Салтыков-Щедрин М. Е. (1826-1889) - выдающийся русский писатель. Родился и провел свое детство в дворянском имении с множеством крепостных. Отец его (Евграф Васильевич Салтыков, 1776-1851) был потомственный дворянин. Мама (Забелина Ольга Михайловна, 1801-1874) тоже была из дворянской семьи. Получив начальное образование, Салтыков-Щедрин поступил в Царскосельский лицей. После его окончания начал свою трудовую деятельность секретарем в военной канцелярии.

По жизни, продвигаясь по службе, он много ездил по провинциям и наблюдал, в каком отчаянно бедственном положении находится крестьянство. Имея оружием перо, автор делится со своим читателем увиденным, обличая беззаконие, самодурство, жестокость, ложь, безнравственность. Обнажая правду, он хотел, чтобы и читатель смог за огромным валом лжи и мифов рассмотреть простую истину. Писатель надеялся, что наступит время, когда уменьшатся и исчезнут эти явления, так как верил, что судьба страны находится в руках у простого народа.

Автора возмущает творящаяся в мире несправедливость, бесправное, униженное существование крепостных. В своих произведениях он иногда иносказательно, иногда прямым слогом обличает цинизм и бездушие, глупость и манию величия, алчность и жестокость обладающих властью и полномочиями в то время, бедственное и безвыходное положение крестьянства. Тогда была строгая цензура, поэтому писатель не мог открыто критиковать устоявшееся положение вещей. Но и не мог молча терпеть, как «премудрый пескарь», поэтому он облек свои мысли в сказку.

Сказка Салтыкова-Щедрина «Коняга»: краткое содержание

Не о скакуне стройном, не о лошади покорной, не о кобыле ладной и даже не о коне труженике пишет автор. А о коняге-доходяге, бедолаге, безнадеге, безропотном рабе.

Как живет он, удивляется Салтыков-Щедрин в «Коняге», без надежды, без радости, без смысла жизни? Где берет силы на ежедневный каторжный бесконечный труд? Кормят его и дают отдыхать только для того, чтобы не умер и мог еще работать. Даже по краткому содержанию сказки «Коняга» понятно, что крепостной не человек вовсе, а трудовая единица. «…Не благополучие его нужно, а жизнь, способная выносить иго работы…» А если не пахать, кому ты нужен, один ущерб хозяйству.

Будни

В кратком содержании «Коняги» прежде всего необходимо рассказать, как жеребец круглый год монотонно делает свою работу. Изо дня в день одно и то же, борозду за бороздой, из последних сил. Поле не кончается, пахать не перепахать. Для кого-то поле - простор, для коняги же - кабала. Как «головоног», присосалась и давит, отнимая силы. Труден хлеб. Но и его нет. Как вода в сухой песок: была и нет ее.

И наверное, было время, когда коняга жеребенком резвился на травке, играл с ветерком и думал, как прекрасна, интересна, глубока жизнь, как сверкает она разными красками. А теперь лежит на солнцепеке худой, с торчащими ребрами, с облезлой шерстью и кровоточащими ранами. Из глаз и носа течет слизь. Перед глазами морок и огни. А вокруг мухи, оводы, облепили, пьют кровь, залазят в уши, глаза. И подняться надо, поле не допахано, и нет возможности встать. Поешь, говорят ему, работать не сможешь. А и к еде уже сил нет дотянуться, даже ухом не пошевелит.

Поле

Широкие просторы, покрытые зеленью и спелой пшеницей, таят в себе огромную волшебную силу жизни. Закована она в земле. Освобожденная, она бы исцелила раны коняге, сняла бы груз забот с плеч мужичка.

В кратком содержании «Коняги» нельзя не рассказать, как изо дня в день трудятся на нем конь и мужичок, как пчелки, отдавая свой пот, свои силы, время, кровь и жизнь. Для чего? Разве не хватило бы им хотя бы маленькой доли от огромной силы?

Пустоплясы

В кратком содержании «Коняги» Салтыкова-Щедрина нельзя не показать и коней-пустоплясов. Считают себя избранными. Прелая солома - это для коняг, а для них лишь овес. И обосновать это грамотно сумеют, и убедить, что это - норма. И подковы у них, наверное, золоченые и гривы шелковистые. Резвятся на раздолье, создав для всех миф, что батюшка-конь так и задумал: одним все, другим лишь минимум, чтобы не померли трудовые единицы. И вдруг открывается им, что они пена наносная, а мужичок с конягой, которые кормят весь мир, - бессмертные. «Как так?» - закудахчут пустоплясы, удивятся. Как могут быть коняга с мужичком вечными? Откуда у них добродетель? Каждый пустопляс свое вставляет. Как же обосновать для мира такой казус?

«Да он же глупый, этот мужик, всю жизнь пашет на поле, откуда ум?» - примерно так говорит один. В современном изложении: «Если такой умный, почему без денег?» Да причем здесь ум? Сила духа громадна в этом тщедушном теле. «Труд дает ему счастье и покой», - успокаивает себя другой. «Да он по-другому и жить-то не сможет, привык к кнуту, отними его - пропадет», - развивает третий. И успокоившись, радостно желают, как бы добра болезной: «...Вот у кого учиться надо! Вот кому надо подражать! Н-но, каторжный, н-но!»

Заключение

Восприятие сказки «Коняга» Салтыкова-Щедрина у каждого читателя разное. Но во всех своих произведениях автор жалеет простого человека или обличает недостатки правящего класса. В образе Коняги и Мужичка у автора безропотные, угнетаемые крепостные, огромное количество людей-тружеников, зарабатывающих свою маленькую копеечку. «...Сколько веков он несет это иго - он не знает. Сколько веков предстоит нести его впереди - не рассчитывает...» Содержание сказки «Коняга» словно краткий экскурс в историю народа.